Сегодня посмотрел один ролик и на ум пришли такие мысли. А на сколько допустима кровная месть в наше время? Сам ролик выложил снизу поста. А пока о самой кровной мести.

Кро́вная ме́сть (также венде́тта, от итал. vendetta - мщение) - древнейший принцип, характерный для родо-племенного строя, согласно которому лицо, совершившее убийство, либо кто-либо из членов его семьи (рода, племени, клана, группировки) обязательно подлежит смерти в порядке возмездия. Кровную месть осуществляет, соответственно, кто-либо из членов семьи, рода, племени, клана, группировки и т.д., к которой принадлежал убитый. В ряде случаев, кровная месть заменялась выкупом или же переходом на пострадавшую сторону человека, совершившего убийство, для замещения убитого.

Обычай возник как мера обороны.

"Члены рода должны были оказывать друг другу помощь и поддержку. Обида члену рода была равносильна обиде, нанесенной всему коллективу. Каждый полагался на свой род как на силу, способную защитить его от любых врагов. «Отсюда, из кровных уз рода, возникла обязанность кровной мести», - писал Ф. Энгельс.

В свое время Советское государство проводило большую культурно-воспитательную работу на местах и вело борьбу с пережитками прошлого мерами уголовно-правового характера. «В 1928 году в Уголовный кодекс РСФСР была введена X глава “О преступлениях, составляющих пережитки родового быта”. Ее действие ограничивалось в основном районами Северного Кавказа, где до этого существовали шариатские суды.

Сколь основательна и масштабна была эта работа, можно судить и по уровню ее всесторонней подготовки . Так, специально для партработников, ответственных за решение этой проблемы в Чечено-Ингушской АССР, по партийной линии издавалась «Памятка по примирению кровников» [Леонтьева 2010]. В эти комиссии входили авторитетные люди: старейшины, прокурор, начальник милиции, мулла. «Я был членом одной из таких комиссий, - вспоминает Муса Хадисов [бывший прокурор Урус-Мартановского района ЧИАССР. - М.А.]. - Мы вызывали кровников и с ними беседовали. Бывало, что они отказывались от кровной мести. За это их поощряли: давали машины вне очереди, выделяли земельные участки, могли продвинуть по службе».

После распада СССР прежняя система административного и уголовного наказания была ликвидирована. Согласно ч. 2 ст. 105 Уголовного кодекса отягчающим обстоятельством является совершение убийства по мотиву национальной, расовой, религиозной ненависти или вражды либо кровной мести. По сравнению с прежней формулировкой ст. 102, пункт «к» УК 1960 г. («убийство, совершенное на почве национальной или расовой вражды или розни») в новый УК, как видно, внесены уточнения: кроме прочего в этот пункт включено убийство по мотиву кровной мести [УК РФ].

В остальных положениях Уголовного кодекса Российской Федерации его составители обошли этот вопрос как несуществующий. Однако на местном уровне вопрос кровной мести, как и прежде, очень актуален. Например если взглянуть в отчеты МВД Дагестана, то можно увидеть, что в середине 2000-х годов около 15% всех убийств и покушений в республике были так или иначе связаны с кровной местью.

Поэтому кровная месть не пережиток, а действительность нашего времени.

Живучесть обычая кровной мести вынуждает местные власти создавать на государственном уровне примирительные комиссии, которые выполняют функции регулятора. В состав комиссии входят представители всех населенных пунктов - примерно по семь человек от городов и сел. Это старейшины родов, духовные лидеры и почитаемые в народе люди независимо от их возраста.

«Примирительная комиссия - орган по-своему бюрократический. Все акты примирения протоколируются. В них записывается и количество жертв кровной вражды. Жители села, где происходило примирение, ставят свои подписи как свидетели. Вот цитаты: “Жители села Сагопши Малгобекского района благодарят председателя примирительной комиссии Латырова Сосарко за труд в деле примирения кровников Мержоевых - Холухоевых, Мержоевых - Белхороевых (погибли 8 человек, ранены 2 человека)”; “Жители села Яндаре выражают признательность Латырову Сосарко за примирение кровников пяти тейпов (погибли 7 человек). Сосарко провел огромную работу по примирению. Да поможет ему Аллах!”; “Семья Батажевых (станица Троицкая) выражает свою глубокую признательность Латырову Сосарко за устранение кровной вражды 50-летней давности и примирение нас с кровниками Алиевыми из поселка Дачное”» [Халип 2004].

Вот репортаж о работе такой комиссии

Приведу несколько высказываний членов подобных комиссий.

Шамхан Хаджи Хамадов, 56 лет, тейп Харачой:

«У чеченцев испокон веков ведется кровная месть - из поколения в поколение не прощают. С этой стороны убивают, с другой стороны убивают. Это очень тяжелый труд - примирить стороны. Это не один человек, это тейп! У него есть родственники по матери, по отцу, которые жаждут мести. Это непростое дело, титанический труд договариваться с ними. У нас не продают, не покупа­ют - прощают человека ради Аллаха.

Например, у нас в Алдах был случай. В ДТП погиб один человек. Ему на встречную полосу, не соображая, что делает, выезжает пьяный на камазе. Тот чело­век на месте скончался. 5 человек у него осталось детей, все малыши. Самому маленькому было 2 или 3 месяца. Отец погибшего говорит: «Приведи­те ко мне этого водителя! » «А ну дыхни на меня - пьяный, не пьяный? Пьяный».

Потом водитель камаза, естественно, куда-то убежал, спрятался, и я начал разговаривать с родственниками убитого, пострадавшими. Они у меня спросили: «Что мы должны делать? Какое мы имеем право по шариату? Имеем право убить? » Эти люди и властью, и деньгами, и своим мужским характером безо всякого ­сом­нения могли рассчитаться с человеком. Я им объяснил: «Да, он был пьяный, с него можно это спросить, но перед Аллахом для вас более достойная и высшая награда будет, если вы простите, если вы сможете его простить». Я коротко говорю, это долгая, многочасовая, ежедневная работа. И они сказали: «Мы не хотим, чтобы еще одна семья плакала. Мы не хотим, чтобы еще одни дети остались без кормильца. Как нам ни тяжело, мы ради Аллаха его простим».

Абу-Касым Заурбеков, 82 года, тейп Чанти:

«Я вам расскажу один случай. Были две стороны, обе из тейпа Чинхой - это высокогорный район в сторону Грузии. Еще до репрессий, до 1943-го, у них был спор. Один родственник у другого украл коня. Помирить их взялся третий родственник. Чтобы между ними не было никаких обид, он купил другую лошадь, отдал ее владельцу, а сверх заплатил еще 5 тысяч рублей - столько тогда лошади стоили. А кто украл - это уже закрытый вопрос, не говори никому. Ну а хозяин лошади вину на этого человека, который привел лошадь, переложил. Тот отве­чает: «Я ее не крал и не знаю, кто украл». Клятву дает. После этого всех выслали. А там, в Казахстане, голод, холод, не было ничего. Вот этот, который лошадь приводил, идет по полю, чтобы что-нибудь найти, и натыкается на того, у кого лошадь украли, - он пас коров, и у него винтовка была. Пастух его задержал и говорит: «Ты у меня лошадь украл». Они подрались. И каким-то образом погиб именно тот, у кого ­винтовка была. Как - уже неизвестно. Второго же ­поса­дили на 10 лет в тюрьму. После возвращения на родину в 1957 году та семья, у которой погиб человек, объявляет кровную месть семье человека, вернувшего коня. Он же категорически не принимает это на себя, он говорит: «То, что я не крал коня и не имею к этому отношения, - я вам даю клятву. Даю вторую клятву, что не причастен к убийству этого человека, я не был вооружен, оружие я не отнимал, как оно выстрелило - я не знаю». Он переселяется в другое село, опасаясь кровной мести, и свою вину не признает. Этот конфликт длился 40 лет, много кто пытался их примирить. Потом уже обратились ко мне, хотя я из другого тейпа. Я пошел поговорить с человеком, которому объявили кровную месть. Он и мне поклялся, что не делал ни того ни другого. Я говорю: «Первую клятву о том, что ты коня не крал, я принимаю, но вторую клятву я принять не могу: кроме вас двоих, там никого не было, отчего он умер - выстрелило ружье само или он спот­к­нулся, - его смерть на тебе остается. Поэтому ты дол­жен принять на себя вину».

Ему пришлось согласиться. Он принимает вину на себя и собирает народ - родственников, авторитетных людей, старейшин. Сотнями они идут к другой стороне, просят их, умоляют, какие-то подарки дарят. Подарком у нас ­счи­тается большого барана ­преподнести. Те простили его и помирились.

Мой отец и дед занимались этим, я маленький слушал эти разговоры. 60 кровников благодаря мне простили»

Очевидно, что кровная месть так просто не исчезнет. Уж больно глубокая это традиция. А в современном мире, в котором гуманизм и культура все более исходят на нет, случаи кровной мести будут только увеличиваться.

А что вы думаете по этому поводу?

Кровная месть на Кавказе

Кавказ принадлежит к числу достаточно редких в мире регионов, где кровная месть, возникнув в глубокой древности, никогда не прерывала свою историю, существует в некоторых местностях и поныне. Это — область южной Евразии, расположенная между тремя морями, пересеченная горными хребтами, отличающаяся разнообразием климатических зон, в основном благоприятных для постоянного проживания людей, ведения земледелия и скотоводства. С доисторических времен на кавказской территории селилось множество племен и народов, вынужденных существовать в условиях жесткой конкурентной борьбы за лучшие территории, природные и иные ресурсы, что надолго определило суровость нравов в межнациональных отношениях, повышенную чувствительность людей к таким ценностям, как национальное единство, неприкосновенность национальной территории, нетерпимость к любым формам давления извне. За этими вроде бы современными ценностями просматривается наследие родовых традиций, присутствие которых ощущается и в наши дни. Кавказ всегда был удивительным этническим феноменом. Многонаселенный и много языкий, он исторически избежал смешения племен, не переживал эпохи «переселения народов», осевшие на своих землях племена трансформировались в малочисленные народы с уникальными языком и традициями. Предки многих кавказских народов составляли аборигенное население региона, так что может показаться, что они жили в нем со времен «сотворения мира». Если в западных странах и в Древней Руси родовой строй был свернут сравнительно рано, то на Кавказе он законсервировался надолго, ибо многие внутренние и внешние обстоятельства этому активно содействовали. Официальная пропаганда советского времени предпочитала говорить о «пережитках родового быта» на Кавказе, но на самом деле у некоторых народов родовой быт существовал в натуральном, хотя и адаптированном к современным условиям, виде.

Еще одной особенностью этнической ситуации на Кавказе является неравномерность социального развития народов. Наряду с племенами, которые придерживались архаических родовых порядков, прибегали к кровной мести без каких-либо «скидок» на цивилизацию, еще до нашей эры определились высокоразвитые народы, далеко ушедшие по пути исторического прогресса. Они создавали ранние государства, налаживали экономические и политические связи с тогдашними мировыми центрами, каковыми в разное время были государства Древнего Востока, Древняя Греция и Древний Рим, Персия, позднее — Византия. Кавказ никогда не был «культурной окраиной мира», через него осуществлялся обмен духовными ценностями между Востоком и Западом. Многие кавказские народы имели собственные культурные достижения мирового значения (достаточно вспомнить нартовские сказания осетин и адыгов). Однако кровная месть на Кавказе оставалась практически повсеместным явлением, ей как выражению родовой традиции отдавали дань практически все народы, включая наиболее продвинувшиеся в социальном и культурном отношении.

Очень трудно себе представить некий усредненный или типический институт кровной мести на Кавказе, ибо такового просто не было. Нормы, регулирующие данный институт, у каждого народа были своими и отличались крайним своеобразием. Сведения о кровной мести на Кавказе до XIX века не имеют систематического характера, собирание и запись обычаев кровной мести в научных целях, изучение соответствующей практики началось довольно поздно. Но практические попытки письменно зафиксировать некоторые обычаи в качестве адатов, действующих в рамках мусульманской правовой доктрины, предпринимались некоторыми ханами, начиная с XVI века (правовой сборник уцмия Умма-хана), В Дагестане эти попытки отражали религиозно-политическую ситуацию, связанную с распространением ислама, поэтому здесь институт кровной мести был адаптирован, не без некоторых трудностей, к требованиям Корана, который, как известно, не поощрял месть как таковую, но рассматривал примирение кровников и прощение убийцы как богоугодное дело. В случаях неумышленного убийства существовала высокая вероятность того, что дело закончится прощением виновного и выплатами в пользу родственников. Умышленного убийцу Коран разрешал подвергнуть смерти, но если ему удавалось бежать и скрыться, он становился «канлы» — человеком, обреченным на месть со стороны родственников, если только со временем не получит их прощения. Проходили годы и десятилетия, прежде чем родственники убитого («хозяева крови») соглашались через посредство духовных лиц вести переговоры об условиях прощения. Материальным соображениям при этом придавали обычно второстепенное значение, важно, чтобы виновный и его родичи повинились, согласились пройти унизительные процедуры в доказательство искреннего раскаяния убийцы, желание забыть вражду и жить в добром мире с бывшими врагами (3). Это — характерная черта поздних форм кровной мести, которая не является чисто кавказским явлением. Согласно старым курдским обычаям, если убийца явится к мстителю одетый в саван и с приставленным к горлу клинком сабли в знак того, что отдает себя на милость родственников убитого, то это мирное предложение не может быть отклонено [Никитин 1964, с. 214]. Когда кровная месть на Кавказе обратила на себя внимание в России и Западной Европе (XVIII-XIX вв.), она, судя по всему, уже прошла стадию высшего развития, но еще не достигла времени упадка. Месть на Кавказе существовала с незапамятных времен, еще в ХIХ - начале ХХ века она распространялась настолько широко, что, казалось, соответствующей практике конца не будет. Согласно официальной уголовной статистике начала ХХ века, 80% всех преступлений в Дагестане совершались на почве кровной мести, ежегодно фиксировалось 500-600 убийств, более двух тысяч телес ных повреждений [Бобровников 1999, с. 174]. Кровную месть считали «визитной карточкой Кавказа». К тому же она была необычайно пестрой и разнообразной, ибо рядом существовали институты кровной мести, происхождение которых относилось к разным историческим этапам, отвечало различным уровням социального развития племен и народов. Здесь уживались архаические и поздние формы, доисламские и исламские элементы кровной мести, переплетались обычаи родовой и семейной мести, что в целом усложняло общую картину, порождало представление о неупорядоченности данной сферы отношений. Между тем кровная месть всегда была делом, тщательно регулируемым, и даже анархические порывы, к которым обычно склонны слишком темпераментные участники кровной вражды, имели нормативные границы; они означали, собственно, «упорядоченную анархию». На общем фоне выделялись отдельные регионы, где обычаи мщения осуществлялись с большим размахом, имели особенно важные последствия в общественной жизни. «Главным очагом кровомщения была центральная часть региона — Чечня, Ингушетия и Осетия, в особенности горная. Здесь мстили за все: за убийство, независимо от его мотивов, увечье (вопреки рекомендуемому шариатом принципу талиона), обиду, тем более нанесенную женщине. В этой части региона, вопреки преследованию по закону и многократным попыткам примирительных комиссий уладить старые распри между фамильно-патронимическими группами, кровная месть не умерла и до настоящего времени» [Думанов, Першиц 2008, с. 69]. Самые древние обычаи обнаруживали высокую степень сопротивляемости внешним давлениям, оказывались весьма живучими.

О преобладании архаического характера мести говорит то обстоятельство, что денежные выплаты как знак искупления вины убийцы перед родственниками убитого долго и упорно отвергались многими родственными группами и семействами. Иностранные путешественники по Кавказу отмечали «состояние постоянной войны, страха, подозрительности, которое царит между черкесскими племенами. Никто не выходит без страха. Особенно свирепствуют в своей местности князья и дворяне, поскольку они никогда не соглашаются на “тхлил уасса”», то есть плату цены крови, а всегда требуют кровь за кровь» [Адыги, балкарцы 1974, с. 447-448]. В XVIII в. академик П. Паллас, совершивший поездку на Кавказ, писал в своих Заметках о путешествии в южные наместничества Российского государства в 1793 и 1794 гг.: «У черкесов ответственность за убийство падает на всех родственников. Эта необходимость мстить за кровь родственников является причиной большой части распрей между ними и между всеми кавказскими народами; и если они не кончаются в конце концов выкупом или женитьбой между семьями, то вражда продолжается до бесконечности» [Адыги, балкарцы 1974, с. 220]. Многие враждебные и натянутые отношения между родами могли перерасти в кровную месть. Поводов для этого было великое множество. Вражда и месть проистекали часто из бытовых ссор, драк и рукоприкладства, оскорбления, присвоения имущества, поджогов, скотокрадства и т.д. Серьезной причиной вражды и мести у абхазов были оскорбление матери и отца, неурядицы в семейно-брачных отношениях, например, отказ от данного слова при заключении брака, самовольного развода, оставление женой мужа и наоборот [Инал-Ипа , с. 433-434]. Первоначальное убийство, если оно не было случайным, совершалось на почве уже возникшей, иногда давней, вражды между родственными группами из-за женщин, земли, территории — здесь находятся самые распространенные поводы для мести. В эпоху родового строя, а в некоторых регионах и в более поздние времена, кровная вражда могла вспыхнуть в любом случае, когда члены группы полагают, что какие-либо слова и действия чужаков, соседей являются оскорбительными, задевают честь их рода. Высокими понятиями о родовой, а затем и семейной чести можно объяснить живучесть обычаев кровной мести на Кавказе. Понятия эти, как отмечал этнограф В.А. Калоев, обобщая осетинский материал, восходят к культу предков: «Символом единства семьи был очаг. Религиозное почитание очага и надочажной цепи было тесно связано с культом предков. Поэтому сильнейшим оскорблением, неминуемо влекшим за собой кровную месть, было оскорбление очага и надочажной цепи. Однако, месть возникала часто и из-за оскорбления чести дома или отдельных его членов — в связи с похищением женщин, прелюбодеянием, нарушением обычая левирата» [Калоев 1967, с. 167]. Многие враждебные и натянутые отношения между родами могли перерасти в кровную месть. Поводов для этого было великое множество.

У кавказских народов, как и у многих других, кровная месть была долгом, но, как правило, не являлась слепым его исполнением. Присущие поведению ее участников фанатизм и анархия до известной степени уравновешивались общими правилами, представлявшими собой зачастую определенные этические ограничения. В древние времена зародилась абхазская поговорка «Убей врага по совести», т.е. с соблюдением множества этических требований, составляющих неписаный кодекс кровной мести — кодекс совести, предписывающий находящемуся в глубоком расстройстве человеку, что можно и нельзя делать. Кто-то мог пренебречь этими правилами, переступить через них в порыве гнева, но тем самым он покажет свою слабость, несдержанность, заурядный характер и недалекий ум. Никто не одернет зарвавшегося мстителя, не станет угрожать санкциями, но ему скорее всего откажут в уважении, перестанут относиться как к почтенному человеку, на его род и семью падет нехорошая слава. «Позор страшнее смерти» — это, по существу, принцип поведения участников отношений кровной мести. Тот, кто попадал в ситуацию кровной мести, старался выйти из нее с достоинством, выдержать испытание с честью для себя и своих родственников. Убийца или обидчик, которому объявлена месть, не должен был присутствовать на публичных собраниях, пока там находился мститель или его родственники, обычай избегания строго соблюдался до завершения конфликта. Смысл этических ограничений поведения мстителя сводился к требованиям не нападать на врага врасплох, когда он безоружен, беззащитен. Обычаи тех же абхазов не позволяли убивать кровника, когда он спит, отдыхает, принимает пищу, купается и особенно, если находится у кого-то в гостях [Лакырба 1982, с. 98].

У дагестанских аварцев существовало понятие «черное убийство», оно обнимало случаи лишения человека жизни по корыстным мотивам, убийство ночью из засады, в собственном доме, с нарушением обычаев гостеприимства. Тот, кто убил «по-черному», покрывал себя презрением односельчан. Право убежища кровника обеспечивалось существованием многообразных и безукоризненно соблюдаемых обычаев гостеприимства, которые часто помогали разрядить напряженную ситуацию, подготовить необходимые условия для примирения сторон. Убийца всегда остается под охраной гостевого права, весьма развитого на Кавказе, до тех пор, пока его родственники не уладят дело с семьей убитого. В ожидании этого убийца должен прятаться подальше от мест, где проживает семья убитого, к себе он возвращается после того, как дело улажено, и платит «баш» — или сразу, или по частям [Адыги, балкарцы 1974, с. 393-394]. Нападение на гостя в доме или усадьбе хозяина, когда бы оно ни произошло и чем бы оно ни мотивировалось, считалось кровной обидой хозяину, который становился мстителем по отношению к нападавшему. Обычаи гостеприимства на Кавказе являлись своеобразным институтом убежища, которым мог воспользоваться кровник, спасаясь от немедленной расправы. Преследуемый по пятам, он не всегда мог добраться до какого-либо гостеприимного дома, но когда это удавалось, защита и покровительство хозяина, обычно сильного и влиятельного человека, были гарантированы. Хозяин ответствен не только за безопасное пребывание гостя в своем доме, но и за благополучный уход из дома. На Кавказе говорили: «Приход в дом — дело гостя, а уход — дело хозяина». Если месть настигала гостя сразу же после выхода из дома, то хозяин считал себя обиженным. В основе «гостевого права» на Кавказе лежат понятия чести семьи, каждый гость, находящийся под крышей дома, пользовался защитой и покровительством его хозяина. В случае нападения на гостя хозяин расценивал это как «оскорбление дома», считал своим долгом объявить кровную месть нападавшему.

Несмотря на эксцессы в ходе преследования и уничтожения врагов, практика кровной мести на Кавказе не отличалась от подобной практики в других регионах мира какой-либо изощренной жестокостью. Обычай отрубать голову, уши и руки у кровника не был широко распространенным, хотя в некоторых областях он существовал до XIX в. У хевсуров, например, кисть руки является символом власти, крепости, силы. Поэтому обычаи требовали от хевсура отрезать у кровника кисть правой руки и в качестве трофея прибить к стене своего дома [Крупнов 1960, с. 367]. Существовали правила, исключающие особо мучительные способы умерщвления человека, например во время поединка. По чеченским обычаям кинжал надо было держать так, чтобы наносить только рубящие раны. Если это правило нарушалось и человек умирал от колющего удара, смерть считалась умышленным убийством, а виновный подлежал мести. Он не мог рассчитывать на примирение с родом убитого. Со временем, однако, излишне жесткие нравы смягчались, суровые обычаи уступали место другим, более гибким институтам, позволяющим надеяться на мирный исход дела, на получение материальной компенсации, если семья или близкие родственники убитого испытывали в ней нужду. В древности осетины имели обычай мести, согласно которому мстители, если им удавалось захватить виновного, убивали его на могиле убитого, дабы напоить его кровью. Впоследствии этот обычай был заменен символическим пролитием крови посредством надрезания уха убийцы на могиле убитого, что являлось частью обряда примирения [Калоев 1967, с. 167]. Впрочем, тенденция к смягчению обычаев мести затрагивала не все области и не все слои населения. Прекращение кровопролития, замена мести платой за кровь отвечали перспективам простонародья, чего нельзя было сказать о высших слоях общества. По свидетельству русского чиновника И.Ф. Бларамберга, изучавшего обычаи черкесов в XVIII веке, «между людьми низкого происхождения убийство в зависимости от обстоятельств улаживается посредством денег, имущества, скота и так далее; но между князьями и узденями убийство редко улаживается с помощью денег; обычно требуют кровь за кровь. В этом случае кровная месть передается от отца к сыну, от брата к брату и тянется до бесконечности, пока не будет найден способ примирить оба враждующих семейства. Лучший способ прийти к этому — это чтобы обидчик выкрал ребенка в семье пострадавшего, взял его к себе в дом и воспитал его до возмужания. После того, как ребенок возвращен в родительский дом, все старые обиды обрекаются на забвение с помощью двухсторонней клятвы» [Адаты балкарцев 1997, с. 127]. Примирение является наиболее желаемым исходом кровной вражды для обеих сторон или хотя бы одной из них.

Довольно часто возникали ситуации, при которых к примирению стремилась виновная сторона, тогда как потерпевшие не спешили избавляться от конфликта, поскольку по горячим следам обычай разрешал им нападать на противника, его имущество, захватывать скот и т.п. На определенное время, обычно, до придания тела убитого земле, родственники жертвы, если они были достаточно сильные, могли подвергнуть «разграблению» дом и имущество виновного. «Вообще у горцев в случае смертоубийства виновный и его родственники стараются, как можно скорее, через кого следует, похоронить павшего, а родственники убитого стараются медлить, потому что до придания тела земле все родственники делают набег в дом и кутаны убийцы, забирают, сколько могут, баранты и все, что успеют забрать, оставляют в свою пользу; назад из взятого не требуется ничего и во время уплаты за кровь не полагается даже в цену; обряд этот называется хадатеж или ульдук» [Адаты балкарцев 1997, с. 127]. В этой связи могли возникать сложные проблемы по выплате материальных компенсаций, разрешить которые мог только умелый и опытный посредник. XIХ век на Кавказе ознаменовался развитием множества институтов посредничества и примирения. В эпоху, когда кровная месть стала значительной помехой на пути объединительных экономических и политических процессов, зарождения первичных форм публичной власти у одних народов и ранней государственности — у других, отношение к данному институту, хотя и медленно, но менялось. Союзнические отношения между горскими народами нередко срывались из-за кровной вражды, которая ослабляла совместные политические действия, например, во время кавказской войны XIX века. «Не лишнее сказать, что обычай кровомщения, бывший причиной постоянных междоусобий в чеченской земле, был лучшим союзником русских, которые нередко прямо пользовались им, как средством бросить в страну семена розни и внутренней вражды» [Потто 1994, с. 67]. Однако провоцировать кровную месть со стороны не было особой необходимости, поводов для нее в это бурное время было более чем достаточно. Одновременно росло понимание необходимости положить конец практике кровной мести, ограничив ее для начала умелым применением выплат, компенсаций, платы за кровь. Все больше людей становились сторонниками подобного образа действия. Хотя месть не перестала быть «частным» делом, население и общественность старались использовать свою силу, чтобы предотвратить трагическое развитие событий, направить его в мирное русло. Они часто обращались к враждующим сторонам с предложением «доверить народу решение их дела». Не удивительно, что многие кровавые распри благополучно улаживались в ходе коллективного и единоличного посредничества. Многие посредники достигали в своем деле высокой степени мастерства, о них говорили, что «они умеют примирить огонь и воду».

Надо сказать, что институт кровной мести хорошо вписывался в действительность раннего феодализма, играл не последнюю роль в формировании вассальных отношений между семействами, одни из которых искали союза и покровительства у предводителей сильных родов, т.е. у феодалов. Так было не только в Европе, но и в других регионах мира. Некоторые семейства на Кавказе, спасаясь от кровной мести, бросали свои дома и семьи, переселялись во владение феодала, где оказывались в полной зависимости от него. Нередко феодал оказывал разоренному семейству помощь при внесении платы за кровь, но в таком случае оно попадало в крепостную зависимость от покровителя [Калоев 1967, с. 167]. Могущественный род имел возможность усиливать свое экономическое и политическое влияние в округе, присоединяя к числу своих «вассалов» враждебные или нейтральные родственные группы посредством института аталычества. Его важное значение в системе общественных связей кавказских народов отмечал в свое время М.М. Ковалевский в известной работе «Закон и обычай на Кавказе».

Аталычество зародилось в глубокой древности, широко использовалось как средство укрепления межродовых связей, предотвращения вражды, примирения в случаях кровной мести. Обычаи устанавливали порядок, при котором один род усыновлял и воспитывал ребенка или детей из другого рода, возникала форма искусственного родства, порождавшая, как правило, не менее сильные обязательства, чем настоящая родственная связь. Это был эффективный метод умиротворения социальной среды, укрепления союзов между родами. С этой целью применялись обряды взаимного и неоднократного усыновления детей, что являлось абсолютной гарантией против возникновения кровной вражды между соответствующими группами. «Воспитание ребенка по обычаю аталычества и усыновления преграждало путь мести, так как этим способом два различных рода заключали между собой родственный союз, а внутри одной родственной группы кровная месть не допускалась» [Инал-Ипа , с. 441]. В чужом доме ребенок воспитывался как родной сын, а когда он достигал совершеннолетия, то его, наградив конем, оружием, одеждой, с церемониями возвращали в родную семью. Как средство примирения институт аталычества действовал в условиях углубляющегося неравенства социального положения групп в пользу привилегированной стороны. Под давлением родственников, не желающих ввязываться в кровную вражду с богатым родом, потерпевший мог согласиться отдать на воспитание своего сына (у некоторых кавказских народов, например у абхазов, можно было отдать дочь, брата, сестру или иного близкого родственника) в семью убийцы, что, собственно означало прекращение кровной вражды. Если глава обиженного рода или семейства упрямился, то родственники убийцы похищали его ребенка для воспитания и тем самым принуждали его к примирению. Такой же эффект достигался, если сам убийца, ворвавшись в дом потерпевшего, насильно касался губами груди женщины из его рода либо мать, сестра или жена убийцы тайно проникала в дом убитого, хватала первого попавшегося ребенка и делала вид, что кормит его [Инал-Ипа , с. 442]. За все этим следовало примирение, материальные выплаты, обязательства помогать друг другу по-родственному. В процессе феодализации общественных отношений сильные княжеские семейства на Кавказе, опираясь на освященные обычаем механизмы родового общества, в том числе и институт аталычества, успешно формировали зависимый слой населения из числа людей, принадлежавших некогда к враждебным родам, и даже к бывшим кровникам.

Практика кровной мести у большинства народов Кавказа по многим линиям пересекалась с таким необычным, своеобразным и сложным явлением как абречество. В него втягивались люди, для которых вражда и месть становились на определенное время или навсегда главным делом жизни; они были одержимыми в своей ненависти к врагу, иногда неперсонифицированному, представленному какой-то категорией лиц или даже первым встречным. Возможно, что на каком-то этапе оно существовало как некое дополнение к институту кровной мести, порождение соответствующей практики, но со временем переросло это значение, и в XIX в. абречество превращается в особый тип индивидуального и группового бунтарства на почве различных конфликтов, связанных с ослаблением родовых отношений, угрозами безопасности традиционного общества (4). Месть и вражда остаются ведущими мотивами действий абреков, но они, эти действия, не вмещаются в рамки частной кровной мести, приобретают более широкую направленность и своего рода повстанческий, террористический характер. Во время кавказской войны абреки часто нападали на русские войска и русское население, так что в сознании последних надолго закрепилось представление о них как о разбойниках. Абреками, как свидетельствует один из авторов, русские называли лихих наездников, спускавшихся с гор небольшими партиями для набегов. Это был тип людей, принявших на себя обет долгой мести и отчуждения от общества вследствие какого-нибудь сильного горя, обиды, позора или несчастья [Потто 1994, с. 65]. Как правило, людьми данной категории становились молодые воины с неуравновешенным характером и необузданными страстями.

Слово «абрек» этимологически восходит к индоевропейским и древнеперсидским языковым формам с устойчивым значением — разбойник, изгой, бродяга [Ботяков 2004, с. 5-6]. Все эти значения в достаточной степени верно характеризуют и само это явление, однако абрек является изгоем, бродягой и разбойником на почве мести. Важно то, что он мститель, этим объясняется многое в природе абречества. Связь между перечисленными «ипостасями» абрека, разумеется, не оставалась неподвижной, соотношение между ними изменялось в зависимости от времени и места. Когда-то он был больше мстителем, чем разбойником, где-то он был больше изгоем и отшельником, чем бродягой. Поэтому попытки определить, хотя бы описательно, типическую фигуру абрека в старой литературе бывали часто неудачными. Один из первых исследователей кавказских правовых обычаев Ф.И. Леонтович, например, писал: «Абрек — изгой, исключенный из семьи и рода, т.е. вышедший из родовой зависимости и потому лишившийся защиты и покровительства рода. Абрек по преимуществу убийца» [Леонтович 1882, с. 359]. Но этот тип абрека, хотя он существовал, не имел повсеместного распространения. Выступая против власти Российской империи, абреки часто были не в ладах и с собственной родовой властью, бросали вызов родственникам и старейшинам. Разрывая полностью или частично отношения с собственным родом, они не стремились опереться на поддержку других родов, отвергали установленный порядок вещей, пренебрегали некоторыми традиционными ценностями, что ставило их в положение изгоев, людей без определенной социальной среды. Некоторые абреки становились одинаково страшными и своим и чужим, отличались ненавистью ко всему человеческому. Обрекая себя на подвиг абречества, молодой чеченец давал клятву не щадить ни своей крови, ни крови всех людей. В одной из таких клятв были слова: «Клянусь отнимать у людей все, что дорого их сердцу, их совести, их храбрости. Отниму грудного младенца у матери, сожгу дом бедняка и там, где радость, принесу горе.

Если же я не исполню клятвы моей, если сердце мое для кого-нибудь забьется любовью или жалостью — пусть не увижу гробов предков моих, пусть родная земля не примет меня, пусть вода не утолит моей жажды, хлеб не накормит меня, а на прах мой, брошенный на распутье, пусть прольется кровь нечистого животного» [Потто 1994, с. 68]. Если подобного рода клятвы действительно приносились, то человек, произнесший эти человеконенавистнические слова, ставил себя вне религии, и он должен был покинуть религиозное сообщество. Абрек становился изгоем в полном смысле этого слова. Отсюда его безрассудная храбрость, не сдерживаемая никакими заповедями жестокость, привычка не дорожить своей и чужой жизнью, готовность переступить любые законы, кроме тех, которые приняты самими абреками в качестве их неписаного этического кодекса. Можно бы назвать абречество в пору его расцвета особым движением, которое временами принимало широкий размах, но это было бы едва ли верным по отношению к абсолютно неорганизованному, неуправляемому явлению.

Очевидно, что абречество есть продукт разложения родовых отношений, возникло оно на относительно поздних стадиях развития института кровной мести, когда принципы родственной мести начинают активно вытеснять месть родовую. Это означало, что большинство родственников со стороны убийцы и убитого, связанных с ними степенями родства, не считавшимися слишком близкими, уже не считают себя обязанными участвовать в отношениях мести, особенно в сборе средств для кровного выкупа. В некоторых случаях убийца, преследуемый беспощадными мстителями, мог оказаться наедине со своей судьбой, без всякой помощи и поддержки со стороны родственников, включая близких. Потрясенный до глубины души, сильно разочарованный в людях, убийца уходил в горы, становился абреком, чтобы «дорого продать свою жизнь». Но, конечно, бывали случаи, когда убийца либо родич, ожидающий неминуемой мести, уходил в абреки с согласия старейшин, одобрения и при содействии родственников. На этот шаг решались тогда, когда группа, будучи малочисленной и слабой, не могла защитить себя от более сильного противника, когда люди понимали, что, приняв вызов к участию в отношениях кровной мести, они поставят свой род под угрозу уничтожения. Выход находили в том, что сам убийца, а с ним иногда и несколько родственников становились абреками, принимали месть на себя, отводя удар от родного семейства. «Иногда случается, что род, которому принадлежит убийца, отказывается от платежа за кровь, предоставляя обиженным самим отомстить убийце. Тогда убийце остается только бежать из общины в абреки и скитаться бездомным, пока он не будет убит мстителями или не найдет средств помириться и заплатить за кровь» [Леонтович 1882, с. 167]. Подобные случаи являлись исключительными, но они все же были, определенно свидетельствовали о том, что родовая организация кавказских народов уже не могла обеспечить безопасность родственных групп, вынуждена искать обходные пути для защиты чести рода.

«Таким образом, формирование социальной категории абреков проходило как за счет тех, кто спасался от мести, так и за счет тех, кто ради нее покидал общину» [Ботяков 2004, с. 22]. Шли объективные процессы снижения возможностей коллективного мщения, месть становилась делом семейным, индивидуальным. Из среды участников отношений кровной мести наиболее значительными шансами стать абреками обладали мстители из небогатых родственных групп. Они не могли на равных условиях вступать в кровавое соперничество с крупным княжеским родом. Предвидя будущее поражение в схватке, не желая терять всех или многих, род признавал за одним из своих членов право осуществить месть на свой страх и риск. Тот, на кого падал выбор, становился отверженным, отчужденным от своей семьи и рода. Он переставал участвовать в каких бы то ни было торжествах, появляться в общественных местах, заботиться о благоустройстве жизни, заниматься полезной деятельностью. Он не имел права вступать в брак и обзаводиться семьей. У всех на виду он демонстративно отходит от дел своего семейства, стремится только к тому, чтобы как можно скорее поразить врага насмерть [Инал-Ипа 1965, с. 436]. Действует, по-видимому, та же логика, что и в случае превращения убийцы в абрека, — мститель старается отмежеваться от рода, чтобы на родичей не распространялись последствия его кровавых дел. Меньше всего можно предположить, что это был сговор между своими людьми, хотя некоторые элементы этого явления, очевидно, присутствовали. Во всяком случае, миссия абрека была самоотверженной, он шел «на значительные жертвы ради ближнего» [Инал-Ипа 1973, с. 55]. Скорее всего, речь идет о рациональной тактике выживания людей в условиях разложения родовых коллективов, имущественной дифференциации, формирования феодальной знати из княжеских родов. Часто уход в абреки выглядел как реакция на трудности осуществления кровной мести. Если убийца скрылся и спрятался в горах, лесу, находится в отдаленной местности либо нашел надежную защиту у своих родственников, то один из мстителей, как правило, молодой горячий человек давал обет уйти из дома и не возвращаться, пока не исполнит кровную месть. Прощаясь с покойником, этот человек должен был ровным и твердым голосом произнести слова клятвы: «Пусть душа твоя будет спокойна, я отомщу за тебя». Отныне месть становилась его зароком, его личной обязанностью и долгом. Другой причиной ухода в абреки могло быть несогласие молодого человека с родственниками, склоняющимися к принятию выкупа за кровь брата или отца. Покрыв голову черным башлыком в знак траура, абрек уходил в безлюдные места, вел там отшельнический, аскетический образ жизни, нападая время от времени на тех, кто имел отношение к вражескому роду, или просто на путников. Иногда абрека в самом деле трудно было отличить от разбойника, встреча с ним на горных тропах считалась небезопасной.

Дело в том, что абреками становились не только участники отношений кровной мести (убийцы и мстители), но и люди, добровольно ушедшие либо изгнанные из своих мест и родственных групп за буйный нрав, позорные дела и неуживчивость. Среди них было немало лиц психически не уравновешенных, мрачно настроенных и жестоких, которые постоянно совершали преступления, наводившие ужас на людей. Не случайно на Кавказе бытовала пословица: «У абрека дурная слава». Бывало, что абреки объединялись в отряды, которые терроризировали население, поэтому абреки не только мстили, но и сами подвергались мщению. История абречества полна примеров, когда бесстрашный герой, неумолимый мститель соединялся в одном лице с жестоким убийцей и садистом. К тому же абреки часто отличались надменным поведением и презрением к простонародью. Убийство из мести, к которому они прибегали, живо напоминало террористический акт: оно было показательным, громким, внушало ужас и страх всем людям в округе, а не только обидчикам. Кроме того, всем своим поведением абрек показывал, что для него требования обычаев кровной мести не являются строго обязательными, он был неумеренным мстителем, не склонным к мирному решению кровного конфликта. Все это не могло не содействовать преодолению феномена абречества в социальной жизни первой четверти ХХ века. Но было ли само это явление необходимым, имело ли оно какое-либо значение для дальнейшего развития общественных отношений на Кавказе?

Абречество не совсем забытая сегодня страница истории Кавказа; анализ этого явления вызывает интерес не только исторический или научный. В последние годы ему посвящен ряд научных публикаций. Ю.М. Ботяков, автор специальной монографии по данному предмету, приходит к выводу, согласно которому абречество «явилось естественным следствием конфликтов личности и общества, развивавшихся в традиционной среде, а также своеобразной формой оппозиционных настроений, давления на общество не только отдельных индивидуумов, но в ряде случаев и целых социальных групп, например, группы мужской молодежи» [Ботяков 2004, с. 202-203]. Конечно, тот материал, который мы здесь привели, недостаточен для столь крупных обобщений, но и наша постановка вопроса (абречество и кровная месть) дает представление о большой степени отчужденности между абреками и социальной средой. Парадокс и «причуда истории» заключаются в том, что это отчуждение приходит в жизнь кавказских народов через институт кровной мести, который веками интегрировал, сплачивал такую традиционную систему человеческих отношений, какой является родовая организация. Современные авторы (Ю.М. Ботяков, В.О. Бобровников) отмечают исторически изменчивый облик абрека на протяжении XIX - начала XX в., но при этом признают наличие определяющих характеристик, свойственных абреку вообще, в какое бы время он ни жил. «Во-первых, речь идет об особом положении, его абрек занимал по отношению к основному ядру общества, которое можно определить как маргинальное.

Во-вторых, не менее важной в плане обозначения контуров этой категории общества является ситуация мести, в которой абреки оказывались и которая выстраивала соответствующим образом их поведение по отношению к окружающему миру. Объектами мести абрека могли стать его кровники, мироеды, представители царской власти на местах или даже сама община, откуда его изгоняли или которую он покидал добровольно» [Ботяков 2004, с. 201-202]. Из этого можно было бы заключить, что абрек, независимый и свободный от всяких уз воин, руководствуется только императивом мести, а мстит он всем и каждому, кого считает носителем зла, источником обид, причиненных лично ему, либо общине, из которой он исторгнут, либо обществу, от которого он отчужден. В его положении много двусмысленности, он как социальная фигура неясен до сих пор.

Идея абречества, в сущности, та же, что лежит в основании института кровной мести, т.е. идея возмездия врагу за творимые им злодеяния. Абрек истинный волонтер мести, на почве которой он «свихнулся», превратившись в «профессионального мстителя», избравшего для себя этот ужасный род занятий. Своим свирепым видом, дикими выкриками, безотчетной жестокостью он пытался «испугать и прогнать зло», действуя средствами насилия, которые меньше всего для этого подходят. Несмотря на многие одиозные черты, абречество невозможно представлять себе как преступное сообщество оторванных от родной почвы людей, так же как не всякого абрека можно отождествить с разбойником, хотя бы и «благородным». Абреков боялись, но ими также и восхищались, о них слагали героические легенды, которые дошли до наших дней, их незаурядность, храбрость и удальство возбуждали острый интерес, хотя отношение к ним со стороны кавказских народов менялось в зависимости от места и времени. Участие абреков в войне против русских, безусловно, имело политическое значение, оно поощрялось теми силами, которые вели эту войну с целью ограничения русского влияния на Кавказе. Нам представляется, что именно политический мотив, скорее, чем сугубо исторический или культурологический, лежит в основе нынешнего интереса к проблеме абречества на Кавказе. Такой вывод представляется логичным, если учесть современную геополитическую ситуацию в этом регионе, опыт работы некоторых политических сил с «мужской молодежью» кавказских народов с учетом ее характера, особенностей и местных традиций.

Если внимательно присмотреться, то в абречестве, по крайней мере в некоторых его видах, мы увидим одно из явлений, исторически предшествующих терроризму, каким он вошел в историю ХХ - начала ХХI века, и в особенности кавказскому терроризму, политизированному криминалитету, который опирается на уголовные институты и преступления для достижения политических целей. Преступники и убийцы не перестают быть таковыми, если они пытаются оправдать свои действия лозунгами политической борьбы за некое «правое дело», которое на самом деле может оказаться предрассудком, иллюзией или чем-нибудь похуже. На вопрос, содержались ли в абречестве элементы террора, нет, конечно, простого ответа, но он, несомненно, будет утвердительным, если взять период Кавказской войны ХIХ в., «устрашающие» нападения абреков на русские войска, набеги на мирное русское и нерусское население. Совершая убийства попавших под горячую руку правых и виноватых людей, абреки стремились к террористическому эффекту, а он состоит в том, чтобы пробудить в людях психологию животного страха, привести общественность в оцепенелое состояние, лишить ее способности адекватно воспринимать действительность. Конечно, абрекам далеко было до современных террористических технологий (взрывов в метро, нападений на школы и театры), разработанных в специальных центрах, но у них тоже кое-что получалось.

Надо полагать, что абрек еще не был совершенным террористом, кровный мститель в его душе, т.е. адепт упорядоченной мести, брал верх над разбойником, нарушителем «законов мести», ниспровергателем древних обычаев. Кроме того, существовали разные типы абреков, что зависело от обычаев и нравов той местности, из которой они происходили. Некоторые из них не занимались разбоем, и, отомстив обидчику, возвращались домой для мирной жизни. Чем больше действия абрека отходили от принятых в округе обычаев кровной мести, тем скорее он мог стать террористом, т.е. расчетливым убийцей, наводящим ужас на людей, которые ему лично ничего плохого не сделали. Статус абрека был сопряжен с необходимостью добровольного или вынужденного оставления общины, которая с этого момента ответственности за его действия не несла. Нечто похожее практикует и современные террористы на Кавказе, которые дистанцируются от своей семьи и близких, чтобы избавить их от вопросов со стороны властей и общественности. Пожалуй, наиболее существенная черта, объединяющая абречество с нынешним терроризмом на Кавказе, это схожий социальный состав, — молодые люди мужского пола, фанатического склада характера и ума, презревшие все виды и роды общественных занятий и «ушедшие в борьбу». Понять психологию и социальные основы подобных явлений значит многое узнать об истоках терроризма, одного из самых тяжелых недугов современного мира.

(Окончание следует)

Примечания

(3) Акт примирения был публичным, с элементами ритуальной символики, подчеркивающими искренность намерений сторон. Об одном из таких актов, случившемся среди кочевников Бакинской и Елисаветпольской губерний, сообщала в 1884 г. газета «Московские ведомости» со ссылкой на газету «Кавказ».
«Община приговорила убийцу и его соучастников к уплате вознаграждения семье убитого в размере 1000 рублей. Примирение состоялось при следующей обстановке. Оседлали лошадь, необходимую придачу к вознаграждению, привязали к седлу саблю, перекинули переметную сумку, в которую вложили деньги, и процессия направилась к кибитке семьи убитого в следующем порядке: впереди вели лошадь, позади шел мулла, читая коран, а за ним убийца и его родственники в белых саванах с саблями на шее — знак раскаяния; далее шел отец убийцы, почетные жители кочевья, женщины с распущенными волосами и в заключение толпа зрителей. Навстречу процессии вышла мать убитого, сняла с лошади сумку, пересчитала деньги, сообщила об этом своим родственникам, и тогда все присоединились к процессии и начали оплакивать убитого. Затем мать убитого сняла сабли с шеи убийцы и его товарища и отдала им в руки; разорвала на них белый саван, и церемония примирения была окончена. После этого начался пир, по окончании которого все присутствовавшие на нем отправились на могилу убитого, оглашая воздух заунывными песнями» (Якушкин Е.И. Обычное право русских инородцев. М., 1899. С. 184).
(4) Хотя прямых аналогий абречеству у других народов мы не находим, все же нередко встречались типологически близкие категории полубезумных лиц мужского пола, ведущих бродячий образ жизни, принимающих облик зверей (в основном волков и медведей), чтобы убивать людей, резать скот, уничтожать имущество. У скандинавских народов — это берсерки, бесстрашные воины, впадающие в неистовство в схватке с врагами. У лангобардских племен изгоимстители составляли особый круг или, лучше сказать, шайку, которая жила изолированно в лесу либо на острове. Мстители облачались в волчьи шкуры, внезапно нападали на людей, наводили на них страх и ужас. Обычно это были люди, «лишенные мира», изгнанные из родов за злые дела. Прикрываясь звериными масками, они опустошали «родные селения», мстили за свое изгнание недавним родственникам и соседям. Их дела обрастали легендами об оборотнях, лесных хищниках, людях-зверях [См. Дворецкая и др. 1995, с. 84-85].

МАЛЬЦЕВ Геннадий Васильевич — заведующий кафедрой теории государства и права Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ, доктор юридических наук, профессор, член-корреспондент РАН, заслуженный деятель науки РФ

Новости из России

Нидерландский фонд "Правовая инициатива" доклад об убийствах "чести" на Северном Кавказе. Авторы доклада уверены: проблема гораздо масштабнее, чем показывает проведённое исследование, но убийства замалчиваются обществом и органами власти.

Саида Сиражудинова, кандидат политических наук, президент Центра исследований глобальных вопросов и региональных проблем "Кавказ. Мир. Развитие" из Ростова-на-Дону, провела 100 интервью с жителями Дагестана, Ингушетии и Чечни - родными, односельчанами, знакомыми жертв и с "экспертами" из этих республик - имамами, правозащитниками, юристами, сотрудниками правоохранительных органов, психологами и журналистами. Лишь 70 интервью вошли в исследование: респондентов, готовых говорить на такую табуированную тему, было найти непросто, многие если и соглашались, не делились конкретной информацией: всё-таки речь шла об уголовных преступлениях, подчас совершённых родственниками и соседями респондентов.

Авторам исследования удалось зафиксировать 33 случая убийств "чести" в период с 2008 по 2017 год. В результате этих преступлений погибло 39 человек, из них 36 женщин и трое мужчин. В трёх случаях были убиты мужчина и женщина, в одном - три женщины (житель Ингушетии убил двоюродную сестру и двоих её дочерей), ещё в одном - две (другой житель Дагестана убил дочерей 17 и 19 лет). 22 случая из 33 произошли в Дагестане, 2 - в Ингушетии и 9 - в Чечне, впрочем, Дагестан стоит на первом месте не потому, что там убивают чаще, а просто местные власти более склонны к расследованию подобных преступлений, а в обществе больше людей, осуждающих подобную практику. В эти 33 убийства авторы не включили множественные случаи, когда девушки внезапно якобы уезжали в другой город, устраивались на работу, выходили замуж или уезжали учиться: это могло быть правдой, а могло - эвфемизмом убийства.

На первый взгляд, может показаться, что цифры не такие устрашающие. Согласно статистике МВД, в России в 2017 году было совершено 9738 убийств, то есть примерно 6,6 убийств на 100 тыс. населения. Для сравнения: в Штатах это показатель составляет 5,3 убийств на 100 тыс. человек. Впрочем, к российским цифрам есть некоторые вопросы: ещё в начале 2010-х в России совершалось 10 убийств на 100 тыс. населения, то есть, в два раза больше, чем в Штатах, и, по мнению многих экспертов, резкое падение их числа связано, скорее, с некачественной работой правоохранительных органов: "Чтобы не портить статистику, убийства выставляются под видом суицидов, передозов, тех, кто просто замерз на улице, без вести пропавших. Нашей статистике по преступлениям верить нельзя", - сказал в интервью Радио Свобода начальник юридического департамента фонда помощи осужденным "Русь сидящая" Алексей Федяров.

При этом, согласно подсчётам Фонда ООН в области народонаселения (ЮНФПА), ежегодно жертвами убийств "чести" становятся около 5000 женщин, лидерами в этом смысле являются Иран, Пакистан и Палестина, о России в международных исследованиях не говорится вовсе. Впрочем, по словам второго автора исследования, старшего юриста "Правовой инициативы" Юлии Антоновой, убийства "чести" - это сфера, где вообще нет какой-либо точной статистики. "Эксперты ООН и вообще международные органы считают, что цифры, которые удаётся вычленить по таким исследованиям, как наше, нужно умножать как минимум на 10", - говорит Антонова.

Польза "единичных убийств"

Собеседники авторов доклада обоих полов уверены: в представлениях жителей Кавказа женщина отвечает не только за честь собственной семьи и рода, но за честь всего общества, поэтому не только её сексуальность, но и вообще вся жизнь должна быть под контролем родных, преимущественно мужчин. "Честь женщины - это не только её честь, это и честь рода. У нас, например, на Кавказе одна личность не отделена от мира всего… Кровная месть - огромный сдерживающий фактор. Боязнь не за свою жизнь, а за жизнь окружающих. Это очень огромный сдерживающий фактор, и я за саму кровную месть. Убийство "чести" - тоже сдерживающий фактор… Я, например, уверенно могу сказать, я достиг, чего я хотел по жизни, чего можно достичь, но я готов отсидеть, я готов пожертвовать своей жизнью, но для меня честь и убийство "чести" важнее, чем моя личная карьера, чем моя личная жизнь", - говорит некий историк из Чечни. "Мужчина имеет и большую ответственность. Женщина, как она родилась, с этого дня за себя не отвечает. За ней стоит отец, дедушка, брат, имам округа. Женщине самой выходить замуж, что-то делать - не дано… Зависимость - это свобода [свобода от выбора, ответственности]", - считает дагестанский имам.

Нарушение обычаев рассматривается не только как "позор" для рода, но как посягательство на этническую идентичность в целом. "Убийство "чести" - это справедливость и порядок. Закон нашего общества. Без убийств "чести" не будет и порядка. Женщина - мать. Её честь - главное для рода. Ни богатство, ни статус, а честь важнее", - говорит другой имам из Ингушетии. "Единичные убийства позволяют спасти все общество, сохранить традиции, мораль, порядок и устои", - считает другой "эксперт".

Честь не обязательно должна быть запятнана конкретным деянием, в подавляющем большинстве случаев, исследованных авторами доклада, поводом для убийства стали слухи и предположения. "Очень часто говорят: "Она гуляет". В их понимании "она гуляет" - она могла просто посмотреть, просто по улице пройти рядом с каким-то молодым человеком или молодой человек проходил мимо неё, а кто-то заподозрил что-то и наговорил её родственникам, это может стать основанием для приговора", - говорит Юлия Антонова. Истинность подозрения не имеет значения: "Честь мужчины затронута уже тем, что может подумать общественность", - пишут авторы доклада.

"Она убита за сплетни. Поводом к убийству стало получение СМС. Очень хорошая девочка. Просто СМС в телефоне. Это дяди у неё такие", - рассказала родственница одной из жертв в Дагестане. "Скорее, из-за слухов. Братья сговорились, позвали ее на море и в отдаленном месте утопили", - родственница другой жертвы, тоже в Дагестане. Поводом для убийства вовсе не всегда выступают отношения в сексуальной сфере, "аморального", по мнению мужчин, поведения достаточно: "Двоюродный брат делал ей замечания по поводу накрашенных ногтей и ношения одежды с коротким рукавом", - говорят ещё об одной жертве в Дагестане.

Семейный суд

По словам Юлии Антоновой, семьи жертв и их убийц - это обычный средний класс, со среднестатистическим отношением к религии, выделить какую-то группу риска в этом смысле невозможно. Жертвами обычно становятся молодые незамужние или разведенные девушки, реже замужние женщины в возрасте от 20 до 30 лет. В трёх случаях погибшими были мужчины, но их убийства так или иначе были связаны с убийством женщин. К примеру, житель Дагестана убил сына и жену, решив, что, когда он уезжал на заработки, его сын стал крутить роман со своей мачехой (интервью проводились с февраля по сентябрь 2017 года, когда в прессе активно обсуждались преследования гомосексуалов в Чечне, но, по словам Юлии Антоновой, убийства "чести" на основе сексуальной ориентации - это отдельная тема, которую авторы не исследовали).

Смертный приговор женщинам выносят исключительно мужчины, обычно на семейном совете. Говоря об убийствах "чести", многие респонденты ссылаются на кавказские традиции, адаты (неписаные правила рода или общины) или шариат, но, как показывают исследования, лишь в немногих регионах адаты наказывали прелюбодеяние казнью, в других это каралось штрафом, изгнанием из села, в большинстве случаев мужчину заставляли жениться или девушку выдавали замуж за старика или за мужчину, имеющего физические или психические недостатки. В любом случае для того, чтобы осудить женщину, требовался как минимум один свидетель. Нормы шариата также, хоть и строги к нарушительницам морали, практически невыполнимы на практике: "По религии есть жёсткое требование - наличие четверых непосредственно видевших факт разврата свидетелей. И это условие невыполнимо, оно защищает от наговоров, от необоснованного наказания. Это является серьёзнейшей преградой на пути исполнения подобного наказания. Много ли мы знаем примеров в хадисах подобного наказания?" - размышляет дагестанский имам. Помимо этого, и сам смертный приговор должен вынести шариатский суд, а не родственники мужчины, в России же института шариатских судов нет, поэтому убийства "чести" лежат вне местных традиций или исламского права, заключают авторы доклада. По их словам, многие представители кавказского духовенства осуждают убийства "чести", убеждены, что преступники будут "отвечать в Судный день".

Родные жертв, впрочем, вольно трактуют нормы какого угодно права, на одного из мужчин возлагается ответственность за приведение приговора в исполнение: в 10 случаях это был отец, в 9 - брат, в трёх муж, в одном отчим, в четырёх другие родственники, в ряде случаев, когда дело до суда не доходило, личности убийц остались неизвестны. В одном случае мужчину заставили убить свою сестру, в двух других довели девушек до суицида. Женщин душат, режут ножами, рубят топорами, стреляют, топят в морях и реках, отравляют. Удушение и холодное оружие в числе наиболее предпочтительных методов. "Достаточно большое количество убийств, где использовались ножи и топоры, отличались особой жестокостью", - говорится в исследовании.

Жертву часто выманивают в удалённый уголок на природе, впрочем, много убийств совершается и дома. Трупы либо прячут в труднодоступных местах, либо списывают смерти на несчастные случаи. Когда женщины просто пропадают, обычно некому даже заявить в полицию: родственники не заинтересованы в уголовном преследовании, односельчане молчат - в чужие семейные дела на Кавказе лезть не принято.

Правоохранительные органы в семейные дела тоже лезть не хотят: если нет ни трупа, ни заявления о пропаже, дела не заводят. "Только немногие из подобных дел доходят до суда. Обычно вопросы, касающиеся семьи (убийства "чести", похищения невест, изнасилования), мы стараемся решить посредством переговоров, внутреннего урегулирования. Такое выносить на публику не принято", - пояснил следователь из Дагестана. Так, из 33 известных авторам случаев только 14 дошли до суда. Один человек был оправдан, остальных приговорили к срокам от 6 до 15 лет. Наибольшую известность получили случаи в селе Нечаевка (Дагестан) и в Грозном, когда матери жертв пошли против своей семьи и написали заявления в полицию.

"Он увёл её из жизни"

Исходя из практики, суды изначально стоят на стороне обвиняемых, с пониманием относятся к позиции защиты, которая часто строится на том, что убийца был в состоянии аффекта, а жертва спровоцировала его на преступление. "Дело в том, что Даурбеков не лишал свою дочь жизни, он её не убивал. Надо говорить так: он увёл её из жизни, чтобы она не позорила саму себя, своего отца и всех близких родственников. Так будет правильно. Отец, убивший дочь после того, как двадцать лет терпел оскорбления с её стороны, аморальное поведение мусульманки-дочери, он в принципе не может отвечать по ст. 105 УК РФ", - говорил Ильяс Тимишев, адвокат жителя Грозного Султана Даурбекова, убившего свою 38-летнюю дочь за "аморальный образ жизни". В другом деле адвокат Зульфия Исагаджиева защищала жителя Буйнакска Абдулазиза Абдурахманова, убившего сестру, после того как кто-то прислал ему видео "интимного характера", на котором его сестра была с незнакомым мужчиной. У Абдурахманова появились сомнения в отцовстве ребёнка, родившегося 15 дней назад. Он пришёл к сестре и во время ссоры нанёс ей 10 ранений кухонным ножом. На суде также заявлял, что совершил преступление в состоянии аффекта. "Моего подзащитного обвиняют в умышленном убийстве (ст. 105), но мы будем добиваться переквалификации обвинения на ст. 109 "Причинение смерти по неосторожности". Он не имел намерения убивать свою сестру и даже не помнит всех деталей произошедшего. Между семьями убитой и подсудимого состоялось примирение. Их отцы - родные братья. Отец убитой сказал: "У меня к нему претензий нет. Он сделал то, что я должен был сделать", - сказала на суде адвокат Исагаджиева. Ещё один пример: отец, задушивший дочь, узнав о её беременности. Он утопил тело в канале, а на следующий день пришёл с явкой с повинной. Авторы доклада полагают, что ему, возможно, удалось бы сослаться на состояние аффекта и получить минимальный срок, если бы тётя погибшей девочки не рассказала суду, что незадолго до гибели она призналась ей: "В 12 лет родной отец изнасиловал её и потом мучил еще два года". Отца приговорили к 12 годам строгого режима. "Ни в одном случае не было, что кого-то застали в постели и в порыве ярости убили, об этом никто никогда не сказал. Ни в одном из этих случаев не было реальных свидетелей. Это всегда были заранее спланированные убийства", - говорит Юлия Антонова.

Банальность чести

Из числа "простых" респондентов убийства "чести" поддержали пятеро мужчин и три женщины, против выступили 22 женщины и четверо мужчин. 2 женщины считают, что подобное убийство "не всегда правильно", 8 человек отвечать на вопрос отказались. Из "экспертов" практику поддержали 8 мужчин, осудили - 8 экспертов-мужчин и 7 женщин. Впрочем, осуждают очень часто не саму традицию, а какие-то конкретные случаи несправедливости в отношении знакомых женщин, когда для убийства, по мнению респондентов, не было достаточных оснований. "Есть в целом позиция, что человек может быть наказан за любой мнимый проступок, это считается нормальным, это оправдывается, - говорит Юлия Антонова. - Может, только два-три человека чётко сказали: нет, это недопустимо, остальные… И общественники, и гражданские активисты, и даже историки, адвокаты при каких-то определённых обстоятельствах находят оправдание, допускают, что это возможно".

Как бороться с убийствами "чести", не совсем понятно: доклад заканчивается разумными предложениями по работе с населением и правоохранительными органами, но, как соглашается Юлия Антонова, без политического решения на высшем уровне, специального законодательства и масштабной работы сделать что-либо будет сложно. Предыдущий доклад "Правовой инициативы" о калечащих операциях закончился взрывом негодования: фонд обвиняли в выдумках с целью опорочить народы Кавказа. "Ну и вот, нам говорили, что в Махачкале этого нет, а потом находится клиника в Москве, то есть понятно, насколько это там завуалировано", - говорит Юлия Антонова.

Пока что единственная возможность для женщин, которые оказались в опасной ситуации, - попробовать связаться с правозащитниками и бежать из своего региона, как это, к примеру, сделали три лесбиянки из Чечни, с которыми поговорило Радио Свобода. Фонд "Правовая инициатива" готов оказывать женщинам юридическую поддержку.

Кровная месть – атавизм человеческого общества, хотя в удаленных местах, например, горных деревнях Сицилии, она практикуется до сих пор. Мы решили обратиться к истории, чтобы понять, как формировался этот обычай, и как кровную месть разрешали бескровно.

«…Что творилось бы на земле, если б люди, вопреки всяким доводам рассудка, только и знали, что сводили друг с другом счеты? Разве не в этом проклятье Сицилии, где мужчины так заняты кровной местью, что им некогда зарабатывать хлеб для семьи». Дон Корлеоне.

«Око за око»

Традиция кровной мести уходит своими корнями в глубокое прошлое человечества, когда не то что понятия права в его современном значении, но и понятия государства толком не существовало. Однако, невзирая на этот факт, имели место своего рода первобытные, самые примитивные и ясные на полу-инстинктивном уровне понятия о справедливости.

Всем известная формулировка «око за око, зуб за зуб» происходит из Ветхого Завета (Левит, 24, 20), и отнюдь не ограничивается лишь этим положением. В дополнение к нему, не считая параллелей в других главах Пятикнижия, приводится формулировка «перелом за перелом» и «…убивший человека должен быть умерщвлен» (Левит, 24, 21). Знаменитые законы Хаммурапи придерживаются схожих установок, если речь идет о людях одинакового статуса. Подобного рода положения в древних правовых системах в основе своей имеют тот же принцип, что и традиция вендетты – а именно принцип равного воздаяния за преступление, согласно которому убийца должен быть убит. Дальнейшее развитие властно-правовых механизмов привело к тому, что монополия права на наведение «справедливости», осталась за государством. Институт же кровной мести в подавляющем большинстве случаев оказался в положении преследуемого в уголовном порядке атавизма, характерного для традиционных обществ (где обычаи и традиции в общественной жизни доминировали над системой государственных законов).

Северные обычаи

Если говорить о территории нашей страны, то в современном российском уголовном праве мотивы кровной вражды при совершении убийства являются отягчающим обстоятельством, влекущим за собой более суровое наказание. Но при этом, как и в других европейских странах, данная традиция имела место на территории России в раннем средневековье.

Кровная месть в Северной Европе (в первую очередь, в скандинавских странах), шла рука об руку с правом наследования имущества – а именно, порядок отмщения за убитого члена семьи в ряде случаев имел ровно ту же последовательность, что и порядок получения наследства (сын – отец – брат – сын сына и так далее). Параллельно с правом на отмщение, существовало право на выкуп, передаваемое в пострадавшей семье по тому же принципу. Со временем отмщение убийце перестало носить обязательный характер, превратившись скорее в право на возмездие с альтернативой взятия денежной компенсации – причем этот процесс происходил задолго до фиксации данного положения в письменных источниках, сохраняясь в устной традиции. В скандинавских сагах, так или иначе касающихся данного сюжета, право взять долг кровью стоит значительно выше принятия материального выкупа за погибшего. В некоторых областных сборниках средневекового скандинавского права имеется положение о том, что убийца может предложить выкуп семье погибшего не раньше, чем через год после своего деяния, и весь срок до этого он автоматически подлежал отмщению без права откупиться – фактически, объявлялся вне закона и мог быть безнаказанно убит. Одновременно с этим, мужчины, медлившие с отмщением, подвергались осуждению со стороны окружающих, и, в первую очередь, со стороны женщин своего же рода, не имевших возможности отомстить собственноручно, но заботившихся о репутации семьи.

Варварские правды (своды законов, существовавшие в Европе на заре создания государственности), также регламентировали порядок отмщения за совершенное убийство. Равно как в раннесредневековой Скандинавии или в Древней Руси, институт кровной мести был постепенно вытеснен получением семьей убитого денежной компенсации (вергельда). Что касается древнерусских правовых норм, подобного рода штраф назывался вирой, и мог выплачиваться представителям государственной власти общиной по принципу круговой поруки. В таком случае штраф назывался «дикой» или «повальной» вирой, но взимался он лишь в том случае, если конкретный убийца найден не был (или, иными словами, община предпочла его не выдавать).

Мусульманский Восток

В средневековом мусульманском мире в качестве меры наказания за убийство также была установлена выплата денежного штрафа, называвшаяся дийя. Параллельно с выплатой штрафа, убийца был обязан освободить верующего раба, находящегося у него в услужении, если же такой возможности у него не было – он обязан был поститься не меньше двух месяцев, что также могло свидетельствовать о его раскаянии перед Всевышним. Необходимо принимать во внимание тот факт, что в Аяте, регламентирующем данную ситуацию, речь идет лишь о том, что можно назвать убийством по неосторожности: «…не следует верующему убивать верующего, разве что по ошибке». И даже в этом случае родственники погибшего могут отказаться от выплаты штрафа, потребовав казни преступника. Если же речь идет об умышленном лишении жизни мусульманина, то, помимо вечных мук в загробной жизни, убийце было уготовано немедленное объявление вне закона с последующей казнью.

Вендетта

В южной Италии, а также на островах Сардиния и Корсика, институт кровной мести имел весьма широкое распространение вплоть до начала ХХ века, а в ряде случаев существует и до сих пор, что, впрочем, не сильно удивляет – хорошо известное всем слово «вендетта» проникло в массовую культуру именно из этого региона. Также весьма распространенным это явление было на Балканах, в частности, в Черногории, где рецидивы кровной мести случаются до сих пор. Черногорская традиция предписывала мстить не только за убийства, но и за преступления против чести, причем долг отмщения накладывался на всю семью, и обидчиками объявлялся также не конкретный человек, совершивший злодеяние, но любой мужчина из клана убийцы, что могло запустить механизм кровной вражды на долгие годы. При этом женщина могла не только воспитать своих детей в духе отмщения, но и совершить акт возмездия безнаказанно – убийство женщины или ребенка по мотивам кровной мести означало бы для мстителя позор, который было бы невозможно смыть до конца жизни. Наряду с этим, существовал также обычай примирения, который, в случае успеха, зачастую скреплялся семейными узами между ранее враждовавшими кланами. Разумеется, на протяжении времени этот жестокий обычай встречал резкое осуждение у представителей как светской, так и церковной власти страны. Существенным позитивным сдвигом в традиции можно было назвать то, что в какой-то момент справедливым стало считаться воздаяние только убийце, а не всей его семье.

10 июня 2011 года произошло убийство полковника российской армии Юрия Буданова, которое, по мнению следователей, совершили выходцы с Северного Кавказа. Оно позиционируется как кровная месть на Кавказе за похищение, изнасилование и убийство 18-летней чеченской девушки, Эльзы Кунгаевой, из-за которой в 2003 году осудили военного. В связи с этим, стали проводиться проверки официальных ведомств, откуда киллеры могли получить информацию о местонахождении убиенного. По словам сослуживца полковника, Евгения Демича, Буданов еще при жизни, с момента своего освобождения, чувствовал за собой постоянную слежку.


Это совершенно неудивительно, если принять во внимание факт, изложенный в интернет-издании «Свободная пресса», что в архив Министерства обороны и другие силовые ведомства Российской Федерации постоянно поступают запросы из Чечни о личных данных, фотографиях и местожительстве российских военнослужащих, принимавших участие в антитеррористической операции в начале 2000-х годов. Эта информация якобы нужна им для того, чтобы расследовать уголовные дела 10-летней давности о похищениях и убийствах мирных жителей, имевших место в ходе проведения военной операции. Именно такие запросы и могли помочь мстителям разыскать полковника Буданова .

Факты не врут

Об этом свидетельствуют многочисленные факты. За последние годы набралось уже больше тысячи таких примеров. В частности, чеченские следователи Н. С-Х. Баталов и Ковраев просили предоставить им некую информацию о военнослужащих, служивших на блокпостах в селе Гехи Урус-Мартановского района в июле 2002 года, и сведения о составе чеченского отряда «Горец» Федеральной службы безопасности Российской Федерации, командир которой, Руслан Байсаров, был расстрелян 5 лет назад в Москве.

Зачем же им нужны такие данные? Многие чеченские участники военных действий поклялись отомстить своим заклятым врагам, и, вполне возможно, что среди них есть родные и близкие следователей, которые, превышая свои полномочия, могут предоставить им данную информацию.

Кровная месть — дело святое

Как известно, обычай кровной мести на Кавказе существует очень давно и до сегодняшнего дня он остался практически неизменным, его не смогли вытеснить ни во времена Российской империи, ни в Советский период, ни даже во время репрессий. Кровная месть не имеет срока давности, даже если виновника уже нет в живых, под удар попадают его ближайшие родственники.

Так что же тогда будет, если подобная информация об амнистированных в 2000-х годах военных попадет к боевикам?

Альви Каримов, пресс-секретарь Президента Чеченской республики, данную информацию полностью отрицает, в его сообщении для радиостанции «Эхо Москвы» звучит мысль, что из Следственного комитета Чечни шли запросы в Министерство обороны Российской Федерации по поводу совершенных в республике уголовных преступлений во время антитеррористической компании. Кроме этого, чеченские следователи находятся в подчинении Следственного комитета России, что говорит о том, что если они попытаются совершить с полученными данными какие-либо незаконные действия, то будут уволены. Таким образом, получается, что чеченских силовиков просто не так поняли и убийство Буданова никак не связано с наведением подобных справок.